Будучи в Нью-Йорке в командировке, советский журналист Валентин Зорин имел необычную встречу, поймав такси, которую описал в своей книге:
«… Назвав адрес своего отеля, я вступил в беседу. Уловив, очевидно акцент иностранца, водитель такси спросил, откуда я, а узнав, что из Советского Союза, заметно оживился и… перешел на хотя и ломаный и неправильный, но все-таки русский язык.
Первые вопросы, которые были заданы моим собеседником, не скрою, были для меня неожиданными. О многом, подчас самом фантастичном, спрашивают за рубежом советских людей, и мы уже отвыкли удивляться. И все-таки я был удивлен.
— Скажите, — обратился ко мне таксист, — как выглядит сейчас, — он старательно выговаривал по-русски, — мистер Ми-ха-ил Мои-сее-вич Ботвинник и мистер Васи-лий Василье-вич Смыслов, давно ли вы их видели, как их здоровье?
Согласитесь, неожиданный поворот разговора с шофером такси в час ночи на одной из нью-йоркских улиц. Ответив как мог на вопрос, я, в свою очередь, поинтересовался, чем вызван, этот несколько специфический интерес моего собеседника. То, что я услышал в ответ, показалось мне невероятным.
— Я хорошо знаю этих замечательных русских мастеров, мне приходилось не раз встречаться с ними за шахматной доской, — сказал шофер. — Меня зовут Николас Россолимо, и я имею честь носить высший в шахматном мире титул международного гроссмейстера.
Скажу вам честно, я согрешил, не поверив моему случайному собеседнику. Прежде всего как-то не вязался вид очень усталого, небритого человека в потрепанном костюме и форменной, с кокардой фуражке, крутившего баранку на нью-йоркских улицах, с привычным и степенным обликом шахматных гроссмейстеров. А кроме того, как-то неправдоподобно с профессиональной точки зрения выглядела ситуация: журналист приехал в Америку, и сразу же в девятимиллионном городе такой сюжет: среди тысяч такси попал в машину, за рулем которой — международный гроссмейстер.
Видимо, почувствовав по возникшей паузе недоверие, мой случайный собеседник притормозил машину у тротуара и, достав из бокового кармана визитную карточку — ту самую, которая покоится сейчас в моем путевом блокноте, являясь безмолвным свидетелем этой истории, — протянул ее мне. На ней было написано:
«Международный гроссмейстер Николас Россолимо. Шахматная студия, Салливен-стрит, 191, Гринвич-Вилледж, Нью-Йорк. Открыта ежедневно с шести до девяти вечера, библиотека шахматной литературы, обучение шахматной игре».
Гроссмейстер Россолимо рассказал о нелегкой жизни, которую он ведет.
— Я думаю, что играю не хуже, чем прежде, — сказал он, — но за эти годы в Америке появились Фишер, Бисгайер и другие, и через них мне, человеку уже немолодому, в большие турниры не пробиться. Меценаты от меня отвернулись, а жить надо. Я не порываю с любимым искусством. В студенческом Гринвич-Вилледже держу студию, где обучаю игре в шахматы. Но много ли получишь со студентов? Приходится арендовать у крупной фирмы эту машину для того, чтобы прокормить семью. Вот и колешу по Нью-Йорку, пока не зарябит в глазах.
Разговор явно пора кончать. Гроссмейстеру нужно зарабатывать на жизнь. Мы прощаемся. Николас Россолимо просит передать большой привет Ботвиннику и Смыслову, а также молодым советским гроссмейстерам Петросяну и Спасскому и особенно Михаилу Талю, которого он сравнивает с великим американцем Мэрфи.
— Многие партии Таля я знаю наизусть, — говорит он, — это шедевры. Жаль, что не доведется с ним встретиться, жизнь уходит.
Я вижу грусть в глазах этого человека, некоторое время слежу за красными огоньками его удаляющейся машины, и, наконец, они пропадают, затерявшись в огромном и холодном городе, равнодушном к таланту, на котором уже нельзя заработать».
